Николай ТАРАСЕНКО

ОТЛИЧАЯ МНОГИХ,
БЕРЕГИТЕ ЕДИНСТВЕННЫХ

     Была в моей судьбе полоса Александра Грина, как еще раньше - увлеченье Майн Ридом и Фенимором Купером.
     Гриновская полоса походила на луч прожектора, когда только и свету, что этот луч, скользящий по звездам, расширяясь и пропадая, - дорога никуда, в нездешнюю страну приключений.
     Майн Рид и Фенимоор Купер остались в наивном детстве, гриновский луч неожиданно вспыхнул заново; оказалось, дорога вела вовнутрь, к состояньям души, высвечивая, по слову романтика, «все лучшее человека».
     Обычно книги воспринимаются нами как изображение реальной жизни, сквозь которое, однако, просматривается личность автора. У Грина - искусство иного рода: будто раскрытый окнами авторский внутренний мир, в арабесках вымысла, за которыми угадываются видения живой жизни.
     Картина художника-живописца - это лес, небо, а где-то с краю, как плод фантазии, может быть дописано озеро; у Грина озеро на весь холст, оно держит в себе и свой лес, и свое небо, отражая их по законам волнующегося зеркала.
Когда-то, с подспудной мыслью подышать гриновскими тропинками последнего года его жизни, переехал я на несколько лет в Старый Крым, в соседство мемориального домика, могилы под разросшейся алычой, да еще каменной пирамидки на вершине холма, где ежегодно, в гриновский день рожденья, молодые люди разворачивали символический «Алый Парус».

          Сколько надо было казней,
          зависти, наветов, козней,
          веры в счастье безотказной,
          ранней смерти, славы поздней,
          чтоб возник под этим небом,
          небом из аквамарина,
          твоим небом, Киммерия,
          звук прекрасный - имя Грина,
          мир блистающий, мир добрый,
          тихий домик, Старый Крым...




НАЧАЛО "ПАРУСА"

     - Не знаю, сколько пройдет лет, -
только в Каперне расцветет одна сказка,
памятная надолго.
А.С.Грин

     В сутолоке событий, все равно - мелких или существенных, всегда впечатляет непредсказуемое: летний «слепой дождь», шаровая молния; финал футбольного матча, знакомство, смысл коего неясен.
     Только непредсказуемое способно насторожить мысль и чувство. Все, о чем знаешь заранее, неинтересно - по крайней мере, отчасти.
     Сама жизнь, в сущности, притягательна еще тем, что надежно скрывает от нас тайну конца. То же можно сказать о событиях этой жизни. Они в ней как части в целом. Мало непредсказуемого - и канителишься со своей ежедневностью, не зная, куда себя девать, и на что еще достойное высших усилий смог бы ты пригодиться.
     Непредсказуемое не всегда означает стихию. Оно так же подвластно общим законам и бывает спланировано людьми, которых ты просто не знаешь.
     В этот раз все началось со второй половины дня двадцать второго августа - число легко запомнилось, потому что следующий день был днем рождения Грина, и шел я тропинкой Грина вдоль Старокрымской окраины не один, а с фанатичной приверженкой всего гриновского, немолодой женщиной из Киева, о которой, однако, невозможно было сказать, что она стара.
     Между нами ощущалась некая разобщенность. Интеллигентная дама в костюме строгого покроя была без шляпы, не опасаясь крымского солнца, под косыми лучами которого густые крашеные волосы медно отсвечивали.
     Она шла спокойно, экономя жесты, но внутренне была очень подвижна: короткой скороговоркой выпаливала вдруг фразу, остановив ее плотным поджатием губ, и поворачивалась к собеседнику в расчете на мгновенное понимание; но ее ассоциации не совпадали с моими, я не улавливал связи, и в ее светлом взгляде выражалась досада от моей неуклюжести.
     Мы свернули с тропинки в одну из улочек - в Старом Крыму многие из них похожи между собой, как нигде в другом месте,- прошли половину квартала, после чего моя спутница (назовем ее Лидией Александровной*) толкнула калитку во двор одноэтажного, под черепицей, серого саманного дома.
     Уже назавтра я не отыскал бы его среди таких же выстроенных в линию домов с калитками в заборах. Впрочем, у входа, помнится, свисала ветка ореха с плодами в зеленой шкурке.
     Двор был тесен от зажавших его сараев.
По запаху да еще топорной прочности дощатых стен без единой отдушины или оконца угадывалось присутствие кабана, а то и двух.
     Сгорбившись, подрагивали ушами пленные кролики в тесных ящиках-клетках, поставленных друг на друга в три яруса.
     Рядом с деревянным сараем стоял курятник. Небольшое пространство вокруг обнесено проволочной сеткой, за которой греблись меченые чернилами куры.
     Из дверей дома вышел хозяин с небритым темным лицом и молча оглядел нас. Мы также молча прошли мимо него в конец двора.
     За углом сарая оказалась еще калитка в высоком штакетнике. Здесь начинался большой сад, с двумя низкорослыми яблонями у входа. Их ветки прогнулись от тяжести плодов. Далее шли персиковые деревья.
     И тут-то открылось непредсказуемое.
     В пространстве за яблонями собрался целый букет или, скорее, цветник праздничных лиц - с десяток молодых людей, юношей и девушек.
     Яблок никто не трогал. Расцвеченные пятнами идущего сквозь листву предвечернего света молодые люди негромко переговаривались, раскатывал на траве широкую красную ткань.
     Лидия Александровна вошла в этот цветник деловым шагом садовника, но тут же вернулась ко мне, прошептав: «Только смотрите, чтобы никакой фальши...» - срезана фразу поджатием губ, после чего кратко объяснила молодым мое присутствие.
     Я стоял, уклоняясь от нависающих над лицом и плечами спелых яблок. Было так, если бы ожила вдруг картина эпохи Возрождения, какое-нибудь многофигурное полотно с аркадской идиллией, только вместо полуобнажающих тело ажурных тканей здесь были шорты, курточки, джинсы.
     Красивые, открытые, общим настроением оживленные и улыбки: готовился «Алый Парус».
     Лидия Александровна, решив, видно, смягчить предыдущую фразу, объяснилась так: «Вы должны их понять. Поэт в истории с туром...»-она сжала губы и, как всегда, всмотрелась ДОШЛО ЛИ.
     На этот раз я понял, потому что припомнились журнальные стихи поэта, в общем-то добродушные, о том, как приезжие романтики складывали на холме пирамидку-тур из набранных по степи камней, чтобы укрепить мачту «Паруса», а осенью местные жители растаскивали камни для своих нужд, причем юмор поэта держал сторону практичной Каперны.
     Но вот, помнится, пришел я на холм к пирамидке и вижу, что ее камни схвачены цементным раствором - настоящий тур с круглым гнездом для мачты. В подножие вцементирован обломок плиты с надписью масляной краской: «Здесь должен 1 быть памятник Грину», а пониже гвоздем доцарапано наперекор, что можно было перевести словами: «А вот вам!». Случилось однажды, «Парус» даже украли... Ребята начали выставлять на весь день дозорного. Так или иначе, с ежегодным «Парусом» свыклись, как с новой традицией. Его переняли в свои руки местные школьники. Но тех, первых, я уже не встречал больше. Как можно бы догадаться, вышли из возраста, вошли в новый. В саду между тем шла репетиция.
     Юноши собирали мачту из двухдюймовых водопроводных труб, подгоняя винты и муфты, девушки разглаживали материю, пробегая по ней ласковыми ладонями, норовя прикоснуться еще и еще. «Парус» пролежал год под кровлей дровяного сарая укутанным в полиэтиленовую пленку, сиял новехонек цветом «вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов», как хотел бы того автор феерии.
     Ребята закрепили материю на поперечной рее, разом приподняли тяжелую снасть и вдели ее в трубу пошире, зарытую в грунт. Все отошли.
     Я подумал: «Вот - не корабль, а планета под парусом, да еще Алым. Во всем свете нет похожего символа. И Земля, пусть неприметно, а должна бы проворачиваться в его сторону. Что скажете, Лидия Александровна?»
     «Парус» на холме был ее выдумкой. Ее, да еще одного киевлянина по имени Саша. Лица, многих тогда просветлели, как вокруг чиркнутой спички, если темно. Идея пошла-побежала. Уже сегодня, кого ни спроси, никто толком не скажет, как начинался «Парус».
     Ветерок с Агармыша расправил «Парус» и наполнил его. Материя вспыхнула от красного на закате солнца, будто давленьем лучей, а не ветра выгнуло «Парус», отчего сам он оказался источником света.
     Каждое яблоко над нашими головами, серповидно подрумяненное закатом, приняло с другого, неосвещенного бока мягкий световой рефлекс «Паруса», молодые лица дышали тем же чистым отблеском алого, и хотелось думать, что эта юность для того только и пришла в облике непредсказуемого, чтобы поделить свой восторг с каждым, в чьей душе, помимо наглядных радостей потребления, все еще есть таки за что зацепиться - для будущего.
     *Юлия Александровна Первова, душеприказчица Нины Николаевны Грин. Организатор «справедливости в мире могил» - известного ночного перезахоронения жены писателя, о чем сама Ю.А.Первова рассказала подробно в статье, опубликованной, по обстоятельствам времени, за границей, в одном из сборников «Толстовского фонда».

Севастополь