СВЕЖЕЕЕ КРЫМСКОЕ ДЫХАНИЕ КРЫМЧАНКИ ИЗ АВСТРАЛИИ

    Татьяна Бонч-Осмоловская (Васильева) родилась в Симферополе. Жила и училась в подмосковном городе Дубне. Окончила МФТИ (факультет общей и прикладной физики, 1980-1987). Работала в Объединенном институте ядерных иследований, издательстве "Мастер", издательстве "Свента", издательстве "Грантъ". Закончила французский университетский колледж по специальности литература (русскоязычное отделение, 1999-2001). Защитила диссертацию на тему "Сто тысяч миллиардов стихотворений Р. Кено в контексте литературы эксперимента" (РГГУ, 2003). Член International Symmetry Association (ISA). В настоящее время живет в Сиднее (аспирант университета Нового Южного Уэлльса). Автор оригинальной концепции о фрактальной природе литературы. Пишет прозу. Некоторые публикации: День рождения. Сб.расск. М.: Свента, 1998; Мартовские мозаики. Роман. М.:Грантъ, 2002; Р.Кено. Сто тысяч миллиардов стихотворений. Пер. с фр. М.:Грантъ, 2002. Публикации в сети:
статьи - http://www.ashtray.ru/main/main.htm,
курс лекций в МФТИ - http://www.homo.fizteh.ru/programs/culture/bonch_osmolovskaya.htm,
проза - http://zhurnal.lib.ru/w/wasilxewa_tatxjana/,
публицитика - http://old.russ.ru/authors/wasil.html,
компьютерная графика - http://math.child.ru/otdohni/museum/,
http://rf.sakryukov.org/res/vasilieva/pi-chess.htm.
    Этот ее самый крымский рассказ публикуется впервые.

Татьяна БОНЧ-ОСМОЛОВСКАЯ (ВАСИЛЬЕВА)

БАБА ЯГА

РАССКАЗ

    П оселок оживал к лету. Уже в апреле к свежему, как пощечина, дыха нию моря примешивался аромат цветов абрикоса, и на черной земле, среди голых ветвей распускались облака розового тумана, как утешение пережившим зиму.
    А в мае появлялись первые отдыхающие. Ими поселок кормился: у кого была лишняя комната - сдавал ее, кто имел машину на ходу - подвозил, обладатель милицейского жезла - собирал мзду, огородник - торговал плодами земными, браконьер - дарами моря, виноградарь - кровью земли, юные девушки..., впрочем, не будем говорить про то, чего не знаем, - наш кругозор был ограничен детьми и детским отдыхом, и прелести ночной жизни были нам заказаны.
    Простиралась перед нашими глазами полоса песчаного пляжа с редкими ракушками, прибрежная же полоска моря, - мама, смотри, Ванечка плавает! и восторг на лице Ванечки, со всего размаха молотящего по воде ногами. Фруктами-ягодами, сметаной, - о, крымская сметана! Подобных тебе нет во всем белом свете! Выскочить на базар пораньше, пробежать мимо моря, влететь с разбега в его ленивые утренние волны и так, мокрой, почти голой, на рынок, закупить там все по списку, не торгуясь - от счастья этим утром и от стыда за цены, что представляются высокими торговкам, негодующим на мои шортики, накупить целую корзину плодов этой благословенной земли, и еще теплых, с маком, бубликов, и дома с детьми завтракать, окуная бублики в густую сметану, - не считай калории, здесь не располнеешь, от счастья не толстеют, - завтракать на радостном утреннем солнце, в кружевной тени винограда.
    Все было бы замечательно, если б не наши хозяева. Комнатка, что мы сняли, была крошечной - не комната, а крупный балкон, второпях забранный занозистыми досками. Из мебели стояли две железные кровати: на одной спала мама с Ванечкой, на другой - я с Лизуней. Стоило ступить на пол - его доски отзывались жалобным скрипом, а когда дети бегали, стены угрожающе колыхались. "Не ровен час схлопнутся вовсе", - сказала мама, и мы решили на весь день перебираться во двор. Правда, с этим домом нам повезло куда больше, чем с прошлогодним, когда проходить в комнату приходилось через огромную стройку, а меня вдобавок долбанул током хозяйский холодильник. Хозяйка тогда заявила, что она экстрасенс, и сейчас меня живо на ноги поставит. Уф!
    Как бы то ни было, в садике у дяди Феди было очень неплохо. Шагу некуда ступить, конечно: где клубника, где смородина, где деревце начинающих поспевать абрикосов, а за домом - загон для коз. Мы договорились, что обоснуемся в уголке у забора, освободив его от штабеля горелых досок. Доски, старые, черные, не доски, а никуда не годный хлам, наш рачительный хозяин хранил на память о зимнем пожаре, когда от перегрузки в электросети вспыхнули старинные провода и мгновенно занялся балкон, тот самый, который, наскоро обив досками, дядя Федя сдавал теперь нам, торопясь за сезон восполнить ущерб.
    Доски мы выносили по одной наружу, к придорожной канаве, сговорившись предварительно с дядей Федей о цене этого мусора. Цифра, что он назвал, была совершенно немыслимой для кучи горелого хлама, но если пересчитать на стоимость летней площадки, мы сказали: да, да. Да.
    Когда мы уже согласились, и дядя Федя, пытаясь спрятать радость на лице, расписывал нам достоинства сада и в который раз живописал пожар, из-за угла дома сверкнула недобрым глазом старуха, его жена.
    - Подь сюда! Федя, кому говорю, подь! - зашипела она и, мы знали, стала выговаривать, что мало с нас взял.
    А потом, когда мы уже садились, расстелив покрывало, в нашем уголке, она гнала на выпас коз, одетая - в июньскую жару! - в бушлат и высокие сапоги, недовольно косясь в нашу сторону и бурча себе под нос.
    - Видишь, - сказал Ванечка, склоняясь к уху Лизуни, - Баба Яга идет!
    У Лизуньки округлились глаза: - Всамделишная? - Ага! У нее печь есть, я видел, - авторитетно заявил Ванечка,
    - В доме. Она там детей печет! Лизуня завыла белугой.
    - Что ты такое говоришь! Как не стыдно, Ванечка! - я бросилась к рыдающему ребенку.
    Мама принялась выговаривать мальчику, а старуха огрела козу по заду и пошла со двора. Нехорошее имя, естественно, накрепко прилепилось к старухе, и даже мы с мамой только Бабой Ягой ее отныне и называли. Хотя, в целом, мы с хозяевами ладили. Дипломатические и финансовые вопросы были на маме, а она ладила со всеми. Она могла участливо слушать излияния дяди Феди, обдирающего нас как липку - по листочку, по кусочку: за летний душ, за баньку, а вот ягодки с огородика, чистые, без химии, пусть детишки рвут, всего-то за ничего, где вы такие цены найдете! Ага, за две ягодки, что у него выросли! А старуха все маячила где-то на заднем плане, и шипела, и подзуживала его просить больше. Но детям было так хорошо бегать среди кустов и срывать теплые на солнце ягоды, что мы соглашались. Мама платила, а заплатив, стояла, чуть не часами слушая Федины разглагольствования, пока мы, уже собравшись идти на море, ждали ее в воротах, а солнце поднималось над землей все выше, жгучее крымское солнце!
    Мама ладила со всеми. И я не удивилась, увидев ее однажды беседующей с нашей Бабой Ягой. Я как раз проносилась мимо с кастрюлей молодой картошки, а дети уже похрустывали огурцами.
    - Здрасте! - бросила я на бегу и выразительно посмотрела на маму, типа, Лизуньку кто будет сегодня кормить, а, бабушка?
    Мама заторопилась, но так от Баби Яги и не вырвалась. Я уже накрыла на стол, принесла хлеб, воду, воду мы покупали в бутылках - та, что изредка текла из Фединого крана, годилась лишь для мытья посуды, да и то с натяжкой. Я уже объяснила Ванечке, что он большой мальчик и будет кушать сам, и даже без сказки, и покормила Лизуньку. Мое золотце ело, пока не заснуло с картошкой во рту и выражением полного удовлетворения на перепачканном сметаной личике.
    Я уложила девочку в тени, велела Ванечке перестать скакать и ложиться рядом с сестрой, принесла медведя и укрыла детей легким покрывалом. Ванечка сонно взглянул на меня, пробормотал что-то и уткнулся в игрушку носом.
    А мама все стояла на дорожке, беседуя со старухой.
    - Мам, ты есть будешь? - я подошла к ним.
    - Ничего, Танечка, я сама уберу, - невпопад ответила она,
    - А ты не подскажешь Маргарите Петровне, сколько стоит под Москвой дом купить? Они хотят в Московскую область перебраться. Ты не знаешь, сколько там может дом стоить?
     О да, я знала. Квартирный вопрос, цены за квадратный метр, за сотку, по направлениям, от расстояния - это мне что таблица умножения, знание фундаментальное и абсолютно абсолютно теоретическое.
     - Мы дом продадим и в Московскую область переедем, к сыну, - заявила Баба Яга - имя Маргарита Петровна невероятно дико звучало для этой старухи в тулупе. - Сын наш туда перебрался, да не пишет. В Москву, в Москву! Я вздохнула.
     - А свой дом вы уже оценили?
     - Да я не знаю уж, как его продавать, - старуха снизу вверх заглядывала мне в лицо.
     - Вам надо сначала узнать, сколько этот дом стоит, - терпеливо сказала я. - Подайте объявление в газету, знаете, "Генуэзская крепость" или "Солнцепек". Там есть раздел бесплатных объявлений. Пишите, что продаете дом, адрес.
     - Ага, ага, - кивала старуха. - А газету где взять?
     - Да они везде продаются, на рынке вот. Вырезаете купон бесплатного объявления и пишете. А потом сдаете в редакцию.
     - А где редакция, дочка?
     - Маргарита Петровна, - вступила мама, - Таня на днях поедет в город и зайдет в редакцию.
     - Или можно сразу в агентство обратиться, - сказала я, - Там в центре есть несколько агентств, на улице Ленина, на Розы Люксембург. Они там вас запишут и будут приводить покупателей. Наверно, они сразу ваш дом оценят, тогда можно будет думать, куда вам перебираться. Московская область большая, цены разные.
     Что они смогут купить за свою развалюху? Хотя, в глубинке - такие же развалюхи, и цены тоже небольшие, в глухомани какой-нибудь, куда не пройдешь, не проедешь.
     - А где ваш сын живет? Если вы к нему поближе хотите, там и надо выбирать.
     Старуха внимательно меня слушала.
     - Большая? Не знаю, дочка, уехали они с невесткой дом покупать и не пишут. А мы к нему перебраться хотим. С невесткой я не больно ладила, да сын один у нас остался, к нему перебраться хотим. Два сына было, младший в атомных войсках служил, вернулся с армии и умер от радиации.
     Я вдруг озябла, посреди солнечного дня вдруг потянуло холодом.
     - А старший наш уехал дом под Москвой покупать. Они с женой поехали, деньги взяли, и не пишут вот. Где они, не знаю, куда писать?
     Старуха заплакала. Лицо ее было черным, побуревшим от работы и солнца, глаза прятались в грубых складках морщин, и слезы скатывались по канавкам кожи проторенными кривыми дорожками.
     Мама схватилась за мою руку. Не пишут!
     - А мне по годам ли коз пасти, - сказала вдруг Маргарита Петровна, заглядывая мне в лицо.
     Я не могла выдавить из себя ни звука. Мама стала говорить что-то бессвязно успокоительное, а я просто не могла вымолвить ни слова.
     Мы так ничего ей и не сказали. Да и объявление в газету не стали подавать. Она и не настаивала, оставив мечты мечтами, хоть несбыточными, зато утешительными.
     Мы только строго-настрого велели детям каждый раз здороваться с нашей хозяйкой и называть ее Маргаритой Петровной.