Владимир ЗВИНЯЦКОВСКИЙ

И САЛТЫКОВ, И ЩЕДРИН

(Продолжение. Начало в № 14-20)

4. Страсти по градоначальнику

     Как положено всякому мало-мальски серьезному историческому труду, "История одного города" (которую, как сказано в подзаголовке к отдельному изданию, "по под-линным документам издал М. Е. Салтыков-Щедрин") начинается со ссылок, во-первых, на источники, во-вторых, на труды предшественников.
     "...Летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын" - вот ссылка на источники. И тут же - на труды предшественников: "Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их в своем "Архиве". И еще: "Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу..."
     В этой пародии на "Повесть временных лет" и "Слово о полку Игореве" обычно не видят ничего, кроме веселого зубоскальства. А между тем, если попытаться понять логику "летописца" города Глупова с 1731 по 1825 гг. - этой прозрачной аллегории Российской империи, - то в "зачине" его довольно просто можно было бы усмотреть и нешуточную заявку именно на собственную версию русской истории, непохожую на версии тех современников Щедрина, которые профессионально занимались русской историей.
     По этой логике, о "Русском архиве" Бартенева вообще трудно говорить как о "версии": вряд ли сложится "мозаичное полотно" из столь пестро, без разбору печатаемых материалов. Александр Николаевич Пыпин пишет длинно, многословно, тяжело, тонет в деталях, длинных цитатах и, в конце концов, тоже сводит "русскую историю" к "русскому архиву". Сергей Михайлович Соловьев, напротив того, пишет легко, увлекая читателя "под облакы" часто иллюзорных идеалов и легкомысленных обобщений. А Николай Иванович Костомаров, этот, с точки зрения великорусских историков, выскочка-малоросс, неуемный киевлянин, еще в юности (как видный член Кирилло- Мефодиевского братства - наряду с Т. Г. Шевченко и П. А. Кулишом) пострадавший за "сепаратизм" и неуважение к империи, так и рыщет голодным волком по русской истории, ища, кого бы "приземлить" из ее вознесенных до небес героев, развенчивая главные мифы ее: то Ивана Сусанина, а то и Куликовскую битву... Кстати, у Костомарова в этом смысле кое-чему научился и "глуповский летописец"...
     Собственно говоря, что такое история и как ее понимать? Лучше всего - так, как понимали ее те, чью историю ты пишешь. Так, Щедрин обращает внимание на то, что в России в XVIII веке было издано специ альное правительственное "распоряжение о писании слова Государство вместо слова Отечество". Да и первая научная история России ее автором - Н. М. Карамзиным - не случайно названа "Историей Государства Российского". Посему и содержание глуповского "Летописца", как о том иронически предупреждает Щедрин в предисловии "От издателя", "довольно однообразно; оно почти исключительно исчерпывается биографиями градоначальников, в течение почти целого столетия владевших судьбами города Глупова, и описанием замечательнейших их действий, как то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей, устройства и расстройства мостовых, обложения данями откупщиков и т. д.".
     Самое интересное, что результатом надругательства над языком, в котором слово Государство заняло место слова Отечество, стали необратимые изменения в менталитете подавляющего большинства представителей всех имперских и постимперских народов. До сих пор они живут не в странах, а в государствах, им обидно не за Родину, а за державу, они без конца укрепляют свой державный дух и державную независимость вместо того, чтобы, пользуясь государством всего лишь как одним из орудий совместного труда, работать на пользу свою и соотечественников.
     Но ведь и прежнее, и нынешнее надругательства над языком возникли не на пустом месте. Уже в XIX в. господствовало убеждение, что язык - отражение "духа народа", а не наоборот (с небольшими поправками и заменой слова "дух" словом "менталитет" это мнение можно признать господствующим и в XX - нач. XXI вв.). "Народа", а не "градоначальников"... И если в понимании русской истории (т. е. русского народа!) автор "Истории одного города" соперничает с Л. Н. Толстым как автором "Войны и мира", то в понимании особенностей русского языка (т. е. опять же русского народа!) - с другим своим современником, В. И. Далем, как составителем "Толкового словаря живого великорусского языка". В нем слово Государство дано как производное от слова Государь и толкуется как "царство, империя, королевство, земля, страна под управлением государя"... При таком понимании (а оно с тех пор в народе не изменилось!) такие словосочетания, как "демократическое государство", - нонсенс, оксюморон! А притом, что все "демократические реформы" всегда проводились "сверху вниз", а не наоборот (что было бы более логично с точки зрения самого понятия "демократия" - букв. "власть народа"), никаких надежд на иное, не "градоначальническое" понимание, а главное - проведение этих самых реформ, в сущности, не остается.
     Яркий пример градоначальнического реформаторства находим в рассуждении градоначальника Бородавкина "о науках".
     "Науки бывают разные, - философствует Бородавкин. - Одни трактуют об удобрении полей, о построении жилищ человеческих и скотских, о воинской доблести и непреоборимой твердости - сии суть полезные; другие, напротив, трактуют о вредном... вольномыслии, о некоторых якобы природных человеку понятиях и правах, причем касаются даже строения мира - сии суть вредные. Что будет, ежели один градоначальник примется насаждать первые науки, а другой вторые? Во-первых, последний будет за сие предан суду и через то лишится права на пенсию; во-вторых, и для самих обывателей будет от того не польза, а вред. Ибо, встретившись где-либо на границе, обыватель одного города будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего, будет отвечать ему о естественном строении миров. И, таким образом поговорив между собой, разойдутся".
     Из этого "потока сознания" становится ясно, "во-первых", в чем смысл жизни живущих не на земле и не в стране, а в государстве (он - в пенсии), и, "во-вторых", какая роль в государстве отводится человеку, т. е. тому, кого все эти градоначальники называют "обывателем". А человеку ("обывателю") отводится роль пустого сосуда, который можно наполнить чем угодно. Отчасти Щедрин здесь высмеивает просветительское понимание человека в философии XVIII века - как tabula rasa (чистой доски). Но в специфически российском варианте, где всяк сверчок настолько хорошо знает свой шесток и так крепко за него держится, что "обыватель одного города" с "обывателем другого города" может встретиться только "где-либо на границе", - в этом варианте понимание человека как чистой доски или пустого сосуда представляется одновременно зловещим и смешным. Зловещим - ибо обрекает "обывателя", ныне и присно, находиться в позе просителя с протянутой рукой, куда государство может положить все, что угодно, от пенсии до "наук", а может и ничего не положить. А смешным - потому что любой чиновник на необъятных просторах бывшей Российской империи, будь то градоначальник или министр образования, прекрасно понимает, что даже ежели один градоначальник примется насаждать "полезные науки", а другой - "вредные", то, "встретившись где-либо на границе", "обыватель одного города" и "обыватель другого города" найдут о чем поговорить, ибо вовсе не "науки", введенные в школьное преподавание, их волнуют... Так они и жили, так и живут: государство - само по себе, а народ - сам по себе, лишь время от времени оплакивая жертвы "замечательнейших их ("градоначальников") действий, как то: скорой езды на почтовых, энергического взыскания недоимок, походов против обывателей"... Об этом авторитетно, со знанием дела, свидетельствует М. Е. Салтыков - сам бывший градоначальник.
(Окончание следует)

"Радуга", № 1, 2006 г.